По остывшим следам [Записки следователя Плетнева] - Владимир Плотников

Колхозный шофер рассчитался с толстым. Тот посмотрел на мой счетчик, а длинный сказал ему: «Добавь на полбанки», и они пошли к сторожам. Те поклонились им, а я доехал до ближайшей телефонной будки, набрал 02 и рассказал все, как было. Приехал милиционер, забрал у колхозника шины, а задерживать было уже некого. Потом я возил сотрудника на кладбище. Он, вроде, нашел поблизости какой-то гараж, откуда в ту ночь была совершена кража. Только там ему сказали, что у них украли колеса в сборе, то есть покрышки с дисками. С мужиками, которые ворота открывали, мне делали ставки. Они, оказывается, работали сторожами. Ушлый народ. Со мной не спорили, говорили, что, возможно, так и было, но не помнят, а вот получение денег отрицали начисто. С тех пор меня не вызывали. Может, я что упустил? Если так, спрашивайте.

— Сергей Николаевич, у вас есть вопросы? — обратился я к Каракозову.

— Хочу уточнить, — сказал оперуполномоченный, — хорошо ли помнит свидетель, что у длинного была наколка «Костя» и не видел ли он на его лице родинок?

— Татуировка «Костя» была. Это точно, а родинок не было.

— А во что они были одеты?

— Толстый — в черную флотскую шинель и черную меховую шапку с кожаным верхом, потрепанную. Длинный был в черном демисезонном пальто и старой шляпе, кажется коричневой.

— Спасибо, — поблагодарил я шофера и, отпустив свидетеля, повернулся к Каракозову. Оперуполномоченный как будто ждал этого момента:

— Надо срочно брать в работу сторожей, — сказал он.

— Согласен с тобой, Сережа, — ответил я. — Но сейчас — по домам.

Мы вышли на улицу вместе. Было тепло и тихо, как бывает в Ленинграде в последние дни лета. И пустынно. Трудовой день давно кончился, город засыпал…

К утру мои планы изменились. Я по-прежнему считал допрос сторожей ключевым следственным действием, но именно поэтому решил подготовиться к нему получше, покапитальнее.

Сторожам уже дважды удалось выкарабкаться. Но они не знали, что теперь сразу оба факта стали достоянием следствия, что отныне представить их, как случаи, им будет значительно труднее. Так почему же не подкрепить полученные результаты какими-то дополнительными аргументами? Пусть даже для этого потребуются два, три дня или, наконец, неделя!

Нельзя было затягивать и направление на экспертизу дел, в которых имелись отпечатки пальцев. Кому принадлежат они — одним и тем же или разным лицам? Этот вопрос тоже волновал меня, хотя я понимал, что оставить их могли не только воры, но и невиновные люди.

Вот почему, как только Каракозов вошел в кабинет, я сказал ему:

— Получай задания на сегодня. Первое — проверить, были ли судимы сторожа в прошлом. Второе — выяснить, какой репутацией пользуются они по месту жительства, каков круг их знакомств. Третье — отвезти на экспертизу дела с отпечатками пальцев и попросить сделать ее побыстрее. Этого, пожалуй, хватит. Во второй половине дня позвони мне на работу.

Каракозов ушел, а я поехал на Новодевичье кладбище. Мне не терпелось побывать там, где, судя по карте, находился центр воровской деятельности, и поискать следы, которые могли оставить преступники. Рассказ Сереброва навел меня на мысль, что они могли использовать кладбище и как перевалочную базу, и как место демонтажа колес.

Автобусом я добрался до трамвайного парка имени Коняшина и с остановки посмотрел на противоположную сторону Московского проспекта. Там, за сквером, простиралось громадное обшарпанное здание монастыря с узкими стрельчатыми окнами. В некоторых окнах виднелись занавески, горел свет. Люди сновали по дороге, огибавшей монастырь справа. Я тоже пошел по ней и оказался во дворе, значительную часть которого занимали полуразрушенный собор и жилой флигель. А вот и кладбищенская контора, ограда, памятник Некрасову, так потрясший Сереброва! Между надгробиями статских и тайных советников, генералов и адмиралов, купцов и купчих я пробрался к первому из семейных склепов, высившихся за могилой Некрасова. Дверь в нем отсутствовала, пол был устлан сеном, в правом углу валялись две скобы непонятного назначения, несколько металлических колпачков от водочных бутылок, высохшие корки черного хлеба. Другие склепы оказались менее захламленными. Осматривая их, я забрел далеко от входных ворот. Было тихо. Только необыкновенно большие и жирные вороны зловеще каркали над головой, перелетая с дерева на дерево и нагоняя страх. Вдруг совсем рядом я почувствовал какое-то движение и увидел старушку, которая, озираясь, шептала молитвы перед медной статуей Христа. Я подивился ее смелости и подумал, что вот сейчас она здесь одна, но это все-таки день, а кто же придет сюда ночью, да еще зимой, кроме тех, кому нужно как раз то, что пугает других, — безлюдье и темнота?

Я вернулся к монастырю, однако с жильцами беседовать не стал — мало ли на кого тут можно было наткнуться! — а для себя пометил, что работу эту, наряду с выявлением завсегдатаев Октябрьского рынка и проверкой жильцов дома № 41 по 10-й линии Васильевского острова, при первой возможности поручу Каракозову.

Вспомнив о Каракозове, я взглянул на часы. Времени оставалось только на то, чтобы доехать до прокуратуры. Я поспешил на Московский проспект и сел в автобус.

Уполномоченный не подавал никаких признаков жизни до самого вечера. Когда он наконец позвонил, мое терпение подходило к концу, и я начал было ругать его. Но Каракозов как-то спокойно и убедительно сказал:

— Не надо, Дмитрий Михайлович. Все утро я проработал по месту жительства Тимофеева и Диньмухамедова. Ничего утешительного. Тимофеев одинок, занимает в коммунальной квартире одну комнату, обстановка в ней скромная. Иногда выпивает, посторонных домой не водит. Диньмухамедов женат, имеет замужнюю дочь. Живут в отдельной, прилично обставленной квартире, с соседями не общаются. Вот такие дела. Радовать вас было нечем. Более интересные новости я получил только что: Диньмухамедов судим за спекуляцию. Ну а экспертизу обещали сделать через неделю.

— Вот что, Сережа, — ответил я. — Надо бы на рынок проехать. Не верится мне, что по ночам туда заезжает много машин. Овощи, фрукты привозят на них в основном колхозники Ленинградской, Новгородской, Псковской областей, ну еще Прибалтики. Привозят днем. Зачем им на ночь оставлять машины? Они в колхозе нужны. Поэтому сбросили груз и айда назад. Что касается отдаленных областей, то оттуда везут поездами, самолетами. А здесь взяли грузотакси или легковуху, доехали до рынка и отпустили.

— Дмитрий Михайлович, я наведу эти справки и через часок буду у вас, — пообещал Каракозов.

Приехав в прокуратуру, он доложил, что в рабочие дни рынки закрываются в 19, в выходные — в 16 часов. К этому времени торговля заканчивается, остатки товаров сдаются в кладовые, допуск на территорию рынков прекращается. Если на территории на ночь остаются машины, то их охрану принимают на себя сторожа. Об этом выписывается квитанция. Они же ведут наблюдение за охраняемыми объектами.

— Теперь говорить со сторожами будет полегче, — заметил я. — Не сделать ли нам у них одновременные обыски утром, пока они со снами на расстались? Потом, ничего не говоря, взять на допросы. Нас они раньше не видели. Пусть поломают головы. Допрашивать в разных кабинетах и чтобы один не знал, где второй. Только по одному на обыски идти нельзя. Я позвоню в райотдел, попрошу двух сотрудников и машину.

— Что будем искать? — спросил Каракозов.

— Записи с адресами, наличные деньги, сберкнижки.

— Во сколько мне приезжать?

— В шесть тридцать. Ты ведь недалеко от райотдела живешь? На машине и приедешь. Я буду ждать на улице Дзержинского, у Фонтанки. А сейчас мне нужно успеть получить санкцию.

Ровно в 6 часов 30 минут, подходя к условленному месту встречи, я увидел прижавшийся к тротуару милицейский «газик». Сел в его кабину, отдал Каракозову постановление на обыск Диньмухамедова и повторил инструктаж. Вместе с одним из сотрудников Каракозов отправился в сторону Фонтанки. Там, во дворе ближайшего дома, жил тот, кого предстояло обыскать. Я со вторым сотрудником проехал немного вперед, за Фонтанку, взял с собой двух дворников, подметавших тротуар, и вошел в парадную другого дома. В ней пахло кошками и пылью. Две двери, расположенные по обеим сторонам лестничной площадки, были увешаны табличками с указанием фамилий жильцов. «Тимофеев — 3 зв.», — прочитал я и, трижды нажав на кнопку, прислушался. В квартире царила тишина. Тогда, в предчувствии чего-то непредвиденного, я дал целую очередь звонков. Через некоторое время за дверью что-то бухнуло, послышалось шарканье, и заспанный женский голос спросил:

— Вам кого?

— Тимофеева, — ответил я.

— Он работал в ночь, пока не вернулся.

— Во сколько он приходит?

— Когда как, — зевнула женщина. — Обычно часикам к восьми.

— Откройте, мы подождем.